Швейк и чонкин. Швейк, толик и гашек. Злоключения Швейка в поезде

Вид на Чертову речку с Карлова моста

«Такая поездка мечталась еще в 1998 году. Как-то по весне я встретился со своим другом Игорем Поповым, и как это бывает у давно не видевших друг друга людей, – мы разговорились. Разговор наш, надо сказать весьма интересный, плавно перешел на писателя Ярослава Гашека и его бравого солдата Швейка. Кто еще не знает, это моя самая любимая тема. А раз речь пошла об этом, то естественно и о Чехии и Праге. И тут Игорь неожиданно предложил поехать в Прагу и, как говорится, увидеть все своими глазами» — пишет Толик.

Толя Неудачин - "Швейк"

Об авторе

Анатолий Неудачин, художник-керамист. Любит творчество Ярослава Гашека, а именно: «Похождения бравого солдата Швейка». Вместе с Гашеком любит: Чехию, книги, фильмы, спектакли, иллюстрации — разные, а не только Лады — все, что связано со Швейком. Коллекционирует карикатуру, знает много о художниках-графиках, в коллекции — журнал «Крокодил» с 1972 по 1993 год. Любимые художники: Дюрер, Савва Бродский, Константин Ротов — много, всех не перечесть. И, конечно, любит лепить из глины, в основном, персонажей любимых произведений . Работает преподавателем керамики в детской школе искусств г. Кемерово. Характер славянский, веселый. Но по лицу не скажешь.

ВДВОЕМ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ ХОРОШО,

А ВТРОЕМ – ПЛОХО

Книга вторая

ПРЕДИСЛОВИЕ

21. 07. 07. 12.32. (кемеровское время), в поезде.

Название своим книгам о наших с Игорем приключениях я не сам придумал. Так назвал свои книги Зденек Матей Кудей, ближайший друг Ярослава Гашека. В молодые годы они часто путешествовали по близлежащим странам, в последствие Кудей написал две книги об этих странствиях: «Вдвоем путешествовать хорошо» и «Вдвоем путешествовать хорошо, а втроем плохо». Отсюда и мои названия. Если уж идти в сравнениях дальше, то мы с Игорем даже внешне несколько похожи на Гашека и Кудея.

Игорь Попов - "Кудей"

Гашек был полноватым, как я, а Кудей худенький, как Игорь. Именно здесь, во второй книге я даю эти пояснения, ибо, читатель, не обратив внимания на название первой книги, может задать вопросы по поводу второй: «Кто такой «третий», почему с ним плохо путешествовать?» В нашем случае никакого третьего нет, кроме тех несерьезных случаев, когда кое-кто из моих друзей и племянников мечтал к нам присоединиться. Но когда человеку все равно, куда и когда ехать, и ехать ли вообще, раскачивается такой человек слишком медленно.

В случае же Гашека и Кудея третий был, – некто Пелант (по рассказу Гашека), – настоящая его фамилия, кажется, Маген. Так вот этот Пелант очень мешал нашим друзьям в путешествии, и постоянно хотел убежать домой, но друзья привязали его веревкой, и всюду таскали его за собой, – прививали любовь к родному краю.

Но довольно о названии.

В этом году мы с Игорем вновь решились на путешествие в Прагу. За два года меры к путешественникам несколько ужесточились: от нас требовали справку с места работы, выписку о зарплате, и, действительно ли мы едем в Прагу во время отпуска. А с моей фотографией на визу вообще детективная история. Ну, да ладно. Главное, мы уже в пути.

Остановились в Новосибирске. Монументальный город. Все-таки впечатления детства бывают иногда верны. Огромные серые, мрачные здания, – особенно хорошо это видно в дождь.

В Барабинске шел дождь, а в Тюмени – холод и ветер.

Следующий большой город – Екатеринбург, или как написано в расписании – Свердловск. Посмотрим на вокзал родины Вячеслава Бутусова.

22. 07. 07. 00.30. (по Кемерову).

В Свердловске сначала было сухо, а потом пошел сильный дождь. В Перми – холодновато. Следующую запись сделаю, видимо, уже в Москве.

23. 07. 07. 01.05. (по Москве).

В 16.10. были уже в Москве. Первым делом взяли билеты в Питер. Либо мы что-то делаем не правильно, либо, действительно, билеты в Питер трудно достать. Вроде бы нам кто-то говорил, что из Москвы туда ходят электрички каждый час, какая-то там «Стрела», или что, я уж не знаю. Купили мы билеты на половину четвертого утра. Сидим сейчас на Курском вокзале, с которого должны ехать в Санкт-Петербург, и ждем поезда.

Надо сразу пояснить, что перед Прагой мы решили съездить в Питер на пять дней. Игорь последний раз был там еще при советской власти – двадцать лет назад, а я там совсем не был. Стоит проведать город на Неве.

А теперь вернемся в Москву. За прошедшие два года я от Москвы немного отвык. А, в общем-то, по большому счету, ничего в ней не изменилось, и ничего в ней особенного нет, – одно название – столица родины. Клоака, одним словом.

В самые первые минуты мы пошли на Баррикадную улицу, – кто помнит первую часть, – на ней находится ресторан «У Швейка». Ресторан оказался на месте.

Потом, вторым и третьим номером нашей программы были Красная площадь и книжные магазины.

На Красной площади все по старому, а в книжном магазине на Тверской (тот, что работает до часу ночи), мы нашли две аудиокниги с рассказами Гашека, аудиокнигу Войновича о Чонкине, и увидели режиссера Юлия Гусмана. Лицом к лицу. Я искал на полке новую книгу Войновича, Игорь подошел ко мне и сказал шепотом: «Пойдем, кого покажу». Я не понял, но пошел. «Смотри, возле прилавка», – сказал мне Игорь. Но я никого, сколько-нибудь достойного внимания, не увидел. Облокотившись на прилавок, чуть ли не лежа на нем, стоял какой-то грузный мужчина и доверительно разговаривал с продавщицей. Лишь после того, как Игорь шепнул: «Гусман!», я его узнал. Ну, что вам сказать, может кто-то и счастлив от подобных встреч, я лишь пожал плечами и вернулся к оставленной полке с книгами. Возможно, я бы обрадовался, если бы встретился, допустим, с тем же Войновичем (хотя я и его видел очень близко на концерте, и даже получил автограф). Он, кстати, пишет в одной из своих книг, что часто ездит в московском метро, – значит, его встретить очень реально.

ПРАЖСКИЙ ДНЕВНИК

29. 07. 07. 21.00. примерно.

Лежу на третьей полке пражского купе и еду по Польше. В полночь будет Чешская граница. А пока…расскажу все по порядку. Поезд из Питера нам попался аховый. Советских времен еще. Титан с горячей водой не работает, а чем занимаются проводницы вообще не понятно. На входе билеты проверяют, и все, пожалуй. Ну да ладно. Приехали мы в Москву на Ленинградский вокзал. Вот еще, кстати, путаница чудная. Город называется Санкт-Петербург, область Ленинградская, зоопарк тоже Ленинградский, на вокзале вас приветствует транспарант: «Добро пожаловать в город-герой Ленинград», и вокзал в Москве тоже Ленинградский. Но сам город хороший, что уж говорить, намного лучше Москвы.

Москва – это натуральная помойка – никто меня в этом не переубедит, а Питер – город интересный, есть на что приятно посмотреть. И народ на порядок выше московского. Москвичи, погруженные в свои заботы, в лучшем случае буркнут что-то в ответ, а то и вовсе не ответят. В Питере такого нет. Петербуржец остановится и будет тебе обстоятельно объяснять. Ты три раза можешь сказать ему «спасибо» и пять раз «До свидания», он знай себе, рассказывает, во всех подробностях, куда тебе надо пройти, где завернуть, и сколько раз. Вот только погода там, действительно, несносная. То жара, то откуда ни возьмись – ветер, а то и дождь. Жить там, в смысле климата, совершенно не возможно. А посмотреть очень даже много чего есть.

Итак, мы вернулись в грязную Москву. Ни урн, ничего другого. На Красной площади повсюду мусор, бычки сигарет и прочее. На вокзале полно чудаков разных. Ну, да хватит о ней. Надоела.

В 23.44. от Белорусского вокзала отошел поезд, и мы с Игорем в нем ехали в Прагу. Вот что главное.

Расселись по купе, причем опять в разных, и на пресловутых третьих полках. Ну, мне, положим, перепадало поспать на нижней полке, а вот Игорь на верхней полке словно прописался. То, что купе состоит из трех полок, мы уже знали по прежнему путешествию, а пассажиры, что ехали впервые, опешили: «Как же так? – недоумевали они. – И как залазить на эту высоту? И почему так тесно?» Никто из нас им не мог ответить, почему так, – просто это так и все!

Все же не зря мы с Игорем накануне в зоопарке долго стояли возле клеток с обезьянами. Нам их умение прыгать с ветки на ветку очень даже пригодилось в тот момент, когда мы залазили под самый потолок.

Ночью я спал неважно. Вагон болтало, словно это был корабль, попавший в шторм. Я то проваливался в сон, то просыпался. Часов в десять утра по местному времени решил слезть со своего яруса. Игорь к тому времени уже проснулся. По его словам, в Минске, который мы проехали рано утром, опять, как и в 2005 году шел проливной дождь. Можно только надеяться, что столицу Белоруссии не постигнет участь села Гадюкина из юмористического рассказа.

В Бресте нам меняли колеса. И сделали это намного быстрее, чем в прошлый раз. Такое впечатление, словно и совсем не меняли. Я так и не понял, в Европе ли уже колея, или у нас. Меня это не очень интересовало.

Потом была таможня и пограничники. Затем мы переехали в Польшу. Здесь тоже были таможенники и пограничники, но проверяли они формально, полагая, что свою работу белорусы сделали исправно. Теперь едем по Польше.

Красивые, справные домики, дети машут поезду руками. Игорь увидел на полях аиста и серого журавля. То-то было радости!

А я в тамбуре, куда выходил периодически покурить, разговорился с одним пареньком – ему лет тридцать – не больше. И внешностью похож на Вовку Земскова (это для тех, кто знает Вовку ориентир). Мы с этим пареньком о многом поговорили. Он, оказывается, где только не побывал – и в Венгрии, и в Австрии, и еще во многих странах. Мы с ним часто встречались в тамбуре, и долго обсуждали разные проблемы. Разговаривали и про Швейка. И даже о теориях Фоменко.

Завтра рано утром будем уже в Праге.

Продолжение следует.

30. 07. 07. (записи нет)

31. 07. 07. 7.50.

Вчера вечером у меня хватило сил только написать дату. Столько впечатлений. Сегодня утром постараюсь описать события вчерашнего дня. Во-первых, рано утром мы прибыли в Прагу. Нынешний гид – Наташа Алиева – в отличие от прошлого, все нам рассказала: как куда пройти, как себя вести, где что покупать и вообще разные тонкости нашего пребывания в городе. Плохо только то, что в прошлый раз мы ничего не знали, и нам ничего не рассказывали. Сейчас мы были более подготовлены, знали почти все, и ничего нового эта гид нам не сообщила. Однако сам факт полного рассказа о тонкостях проживания в Праге радует. Всех туристов, и нас в том числе, развезли по отелям. Наш отель назывался «Прага Аппартаментс» и находился он ближе, чем «Франта». Гид только в одном нас обманула, но может она действительно так считала: она сказала, что в этом отеле нам понравится больше, чем во «Франте». Ничего подобного. Во «Франте», комната скромнее, но зато ванная просторней. И находится «Франта» почти за городом, – дальше лишь красивые поля и леса. А вокруг маленькие аккуратные домики с садиками, полными цветов, открытые кафе и пивнушки. Здесь же дом, в ряду подобных домов посреди улицы, – район Либень, что-то вроде американского Гарлема, – во всяком случае, мне так показалось. По ночам какие-то люди что-то орут, но по интонации ясно, что они не спокойной ночи друг другу желают.

Еще гид сказала, что персонал гостиницы знает русский язык, и, самое главное, с удовольствием на нем разговаривает. Первое весьма сомнительно, – как я не понимал разговаривающих на чешском языке, так я не понимал и этих. А второе – я взрослый человек, и знаю, как выражают люди удовольствие, – у персонала отеля этого выражения я не увидел. Лишь беспомощная гримаса что-то нам объяснить.

Единственное, что нам безоговорочно понравилось, – это второй ярус в номере. Было бы место, – я бы у себя дома такой же сделал.

Во-вторых: мы разместились в своем номере, помылись и переоделись, и собрались погулять по городу. Первым делом поехали в центр города и поменяли доллары. Вторым делом купили себе проездные на неделю. Это оказалось очень выгодно как по деньгам, так и в бытовом смысле. Можно ездить на любом транспорте, целыми днями не выходить из трамвая, автобуса и метро. В прошлое свое посещение Праги мы замучились покупать эти «ездинки». Мало этого, надо было все время смотреть, не просрочил ли ты время, означенное на твоем проездном билете. Такая опасность постоянно висит над пассажиром: просрочил отпущенное время, и ты – «заяц», и любой проверяющий может содрать с тебя штраф.

С проездными билетами на неделю мы пошли и поехали осматривать Прагу. Долго ходили по Старому городу, бродили по узким улочкам и широким проспектам. В книжном магазине приглядели себе по толстой книге. Моя книга называлась «Хроника моей жизни» художника Йозефа Лады. Игорь впоследствии купил свою книгу – что-то про футбол, а я не стал. Моя книга была толстая и хорошая, но я не терял надежду найти что-нибудь лучше. Забегая вперед, могу сказать, что нашел в последний день, и от Лады пришлось отказаться.

На Карловом мосту в два часа дня яблоку некуда было упасть. Казалось весь город здесь, или хотя бы большая его часть. Полюбовались с моста на Чертову речку, пошли на остров Кампа.

С барменом Михалом. Бар "У Швейка". Ул. На Боиште

В «Швейка» – наш ресторан — мы пришли в четыре часа. И шли мы с замиранием сердца, – на месте ли Михал. Он был на месте. Мы сели за свой столик у входа. Какое-то узнавание в глазах Михала промелькнуло, но не больше. Мы сделали заказ. Блюдо Бретшнейдера. По прошлому разу мы знали, что оно очень вкусное. Михал поднес нам две бутылки и спросил: «Сливовица, Бехеровка – Швейк-медицина?» Мы отказались. Взяли по пиву.

Пока мы ели, Михал развлекал парочку на галерке. Громко говорил, шутил.

Мы пили пиво. Минут через десять Михал принес наш заказ. И хоть раньше мы с Игорем договорились сидеть подольше, Игорь съел свою порцию очень быстро, а я как-то быстро насытился, и ел уже медленно. Порции все-таки большие.

Пришел мужчина, он оказался писателем, его книгу про пражские пивные мы видели в магазине в Кемерово. Звали его Игорь Корчагин. И хоть в жизни он был намного выше меня, но в книге на фотографии я в первую секунду решил, что это я изображен, и даже опешил, откуда в его книге наше фото. В швейковской фуражке и в очках он очень похож на меня, сидел на моем же месте и в той же позе. Единственное различие: на нашем фото справа от меня сидит Игорь, а на фото Корчагина он там один.

Нам, когда мы в Кемерово просматривали эту книгу, не понравилось одно: на фото Корчагин сидит в трактире «У Чаши», то есть, в баре «У Швейка», а в книге упоминаний об этом трактире нет. Как это понимать?

Корчагин долго разговаривал с парочкой на галерке, а поскольку был слишком уж громоздким, то перегородил собой весь, и без того небольшой зал.

Стены трактира по-прежнему были исписаны посетителями. Была даже такая: «Ося и Киса здесь были» и дата: 1995 год. Какие-то почитатели Ильфа и Петрова. Появился портрет Франца-Иосифа. А так же портреты немецкого артиста Хайнца Эггерта, долгие годы игравшего у себя в Германии роль Швейка и потомка того человека, у которого Гашек, якобы, позаимствовал фамилию Швейк, ну, и сам, наверно, тоже Швейк.

Когда мы поели и попили, Михал принес нам счет. Мы расплатились. Игорь остановил, собравшегося уходить Михала, и вытащил фото, на котором изображен сам Михал за стойкой, с подаренной мною керамической фигуркой Швейка в руке «Это мы были у вас два года назад» – пояснили мы. Михал очень растрогался: «А я смотрю, знакомые лица!» – воскликнул он. Я спросил, как поживает Швейк. Михал ответил, что Швейк жив-здоров, стоит у него дома, поскольку в трактире он его боится оставить – своруют. Фотографией он остался очень доволен. Долго не мог вспомнить, откуда мы. Мы ему помогли: «Из Сибири. Из Кемерова» «Точно, точно, – обрадовался он. – Из Кемерова!»

Сегодня он встретил нас как лучших друзей. У него даже промелькнуло в разговоре с другими посетителями: «Я тороплюсь к своим друзьям!»

Мы заказали «Печеное колено» и сели на галерку. И долго обсуждали с Михалом, какой гарнир к этому колену подать. Я вспомнил, как в прошлый свой приезд мы ели кнедлики с «прожилками», что-то похожее на рулет. Михал сказал, что для нас он сделает все что угодно. Игорь попросил у него меню на память. Он обычно не дарит таких вещей, но для нас сделал исключение.

Пока мы пили по первой кружке «Плзень Уркел», Михал принес нам «Печеное колено». Я таких размеров никогда не видел. Михал сказал, что специально для нас выбрал кусок получше. Мы были ему признательны. На тарелке лежала огромная гора мяса на кости. Мы с Игорем стали срезать с кости ломти размером в две ладони. Это действительно было огромное колено. Мы уже наелись, а на тарелке оставалось еще очень и очень много. А еще ведь кнедлики, капуста и картофель. И еще целая корзинка туковых рогаликов. Все это дело мы запивали пивом. Михал между делом подходил к нам, интересовался нашим впечатлением от еды. И все-таки мы одолели эту штуку. Сейчас лежим в гостинице, отдуваемся. Как в «Швейке»: одному объевшемуся солдату положили поперек живота доску и прыгали на ней, до тех пор, пока солдату не полегчало. Так и нам надо, наверное.

Михал, когда посетителей не было, подходил к нам перекинуться словом-другим. Подивился пачке сигарет «Прима», которую я выложил на стол. В Питере пачка «Примы» стоила пять рублей пятьдесят копеек, «за такие деньги в Праге только рогалик туковый купить можно», как выразился Михал. Известно, что сигареты в Праге очень дорогие. Хорошие сигареты в переводе на наши деньги стоят сто рублей. Курить не захочешь.

А до того, как мы пришли к «Чаше», мы гуляли по городу. От своей гостиницы мы доехали на трамвае до подножия Пражского града. А еще раньше мы все-таки нашли дом, где родился Ярослав Гашек на Школьной улице. Дом № 16. Большие ворота с барельефом наверху. В прошлый свой приезд мы прошли эту улицу вдоль и поперек, но ничего не нашли. Может, нам помешало еще и то, что на этой улице пришли строительные работы. И потом в разных книгах написано по-разному: в одной я читал – дом № 10, а Игорь утверждал, что дом № 30. Позднее я увидел эту книгу, Игорь по моей просьбе принес ее мне. Написала ее некая Анна Рапопорт. Книга называется «Чешская республика», и назначение ее – путеводитель. Ох уж эти мне путеводители! (прим. автора 27. 09. 07.)

На Школьной же улице была библиотека, которую мы сначала приняли за книжный магазин. Вход был свободный, никто не спросил нас, кто мы такие, зачем пришли. Мы как зашли беспрепятственно, так и ушли никем не остановленные. А поняли мы, что это библиотека по книжным корешкам. На них внизу были наклеены бумажки с буквами и цифрами. В этой библиотеке я нашел «Энциклопедию Швейка». Там были цитаты персонажей романа и еще какие-то данные, связанные с романом. Составил ее какой-то Юрий, а вот фамилию я не запомнил. Этой книге, на мой счет, не хватает иллюстративного материала, она была бы намного интереснее. А так, конечно, том довольно пухлый, роману не уступает.

1. 08. 07. 22.30.

Вчера мы гуляли на Градчанах. Купили единый билет сразу в три места: в Старый королевский дворец, храм св. Иржи и Золотую улочку. При входе билет компостируется, и ты проходишь внутрь. По старому королевскому дворцу мы ходили довольно долго, по крутой лестнице забирались на самую верхотуру. С обзорной площадки фотографировали панораму старой Праги. В храме св. Иржи тоже было много интересного. Золотую улочку прошли быстро. Чуть ли не наступая друг другу на руки, поднялись в галерею со средневековой музыкой. Под стеклом были выставлены доспехи рыцарей и оружие. Смотрели комнату пыток и дом Франца Кафки. Остальные домики с сувенирами мы прошли уже совсем быстро. Смотреть почти нечего. Сувениры дороже на порядок, чем в городе. Потом мы спустились по крутой лестнице к подножию Градчан. В маленьком скверике немного отдохнули, раздражали только два пацана, которые пинали пластиковую бутылку.

После отдыха гуляли еще вокруг Градчан, потом уже поехали На Боиште – к «Швейку».

А, сегодня проснувшись, мы впервые по-человечески позавтракали. Мне, еще, когда нас развозили по отелям на автобусе, не понравилась улыбка нашего гида, когда она говорила, что здесь нам будет лучше, чем во «Франте». Странная была улыбка. Словно гид хотела нам сказать: «Что же сделаешь, вы сами выбрали этот отель».

Итак, отель «Прага Аппартаментс» нам однозначно не понравился: в номере не убирают, завтраком не кормят, персонал гостиницы не найдешь. Как я уже сказал, сегодня (только сегодня!) нас накормили более-менее хорошим завтраком.

Мы пришли в восемь часов утра, и с удивлением обнаружили, что в столовой из постояльцев никого нет. Вчера, например, в это же время яблоку некуда было упасть, – и никакой еды на общем столе уже, естественно, не было. Шведский стол, но не такой, как был в отеле в Петербурге, а совсем по-другому: если еда заканчивалась, здесь ее не добавляли. А я-то, еще при вселении в отель, наивный, не мог понять, зачем за десять минут до открытия, возле столовой скопилось столько народу. Ведь отпущенных полтора часа на завтрак, думал я, вполне хватит, чтобы поесть. Выходит, не хватает, поскольку еда кончается. После того, как два дня мы практически пили кофе с кусочком хлеба, я представил себе такую картину: лишь только дверь столовой открылась, толпа, расталкивая друг друга, врываются в помещение, и сметают со стола все, что подвернется под руки. Как в фильме «Не может быть», на свадьбе персонажа артиста Куравлева.

Сегодня в восемь часов, когда мы пришли в столовую, она была пуста. Все, чем хозяева хотели нас накормить, лежало на столе. Мало того, вчерашний мальчишка поинтересовался у нас, хотим ли мы, чтобы он сварил нам сосиски. Мы были не против. После того, как мы сели завтракать, пришли две женщины и мужчина. И все! Куда девались все эти обжоры, сметавшие еду на ходу, не известно.

Панорама на Чешский Крумлов

После завтрака мы поспешили на Вацлавскую площадь, поскольку хотели попасть на экскурсию в Глубокую над Влтавой и Чешский Крумлов. Там было что посмотреть. И едва успели. Вместе со всеми пошли на Главный вокзал. Наша гид Оля так «вчистила» по Вашингтоновой улице, что мы едва за ней успевали. Возле вокзала нас ждал автобус. Мы поехали. По дороге в Глубокую над Влтавой, гид Оля нас запугивала разными историческими фактами: рассказывала про кельтов, населявших в стародавние времена территорию современной Чехии, про каннибалов, про род Рожемберков, про воров и убийц, основавших Чешский Крумлов, и как потом один из рода Рожемберков огнем и мечом очистил город от бандитов. В роде Рожемберков, по рассказу Оли, все женились сначала по любви, но жили счастливо в браке всего два года, а потом обычно жены умирали, – кто от тяжелых родов, кто от страшных болезней. Если же это был неравный брак, по расчету, то обычно длился он долго. О том, как постепенно вырождался род, поскольку в роду принято было жениться на родственниках. О головах казненных повстанцев, вывешенных на долгие годы на всех домах города. О принцессе Паулине, (счастливо прожившей в браке два года, естественно перед этим), сгоревшей в доме, когда кинулась туда спасать своего ребенка. О мятежнике Яне Жижке, который был очень храбрым в боях, и завещал, чтобы после его смерти с его трупа содрали кожу и натянули ее на барабан, чтобы и после смерти быть в походе впереди всех. И о многом другом.

Приехали в Глубокую над Влтавой и стали подниматься в гор к замку рода Рожемберков. И что же я встретил на пути в гору. Вывеску о том, что ресторан «Швейк» находится совсем неподалеку. Однако сам ресторан я не нашел. Если бы было много времени, то, наверно, у меня получилось это сделать…

Мы залезли на самый верх и долго ходили вокруг замка. Потом пошли вовнутрь, но фотографировать там не разрешалось. Гид Оля опять завела свою песню: этого отравили, эта сгорела, этот сошел с ума, разрубив свою жену на кусочки, и разбросав эти кусочки по всем комнатам замка. И так далее. Потом все стали спускаться с горы назад к автобусу. Я пошел очень быстро, обогнав всех. Дело в том, что по пути к замку я увидел букинистический магазин, и надеялся, пока гид и все остальные туристы медленно спускаются с горы, забежать в магазин и посмотреть, есть ли там что-нибудь интересное для меня. Я еще не оставлял надежду найти оригинальные книги Гашека, или о Гашеке, или что-то, что бы было связано с Гашеком. Но ничего не нашел. Спросил у продавщицы, чтобы уже знать наверняка. Она сначала пометалась по залу, подскакивая то к одной полке, то к другой, а потом сказала, что, к сожалению, ничего нет.

Когда я подошел к автобусу, все уже сидели на местах. И Игорь тоже. Я сел рядом, и объявил, что ничего хорошего в магазине нет. Мы поехали в Чешский Крумлов.

Надо вам сказать, что в свою поездку в Чехию, я взял сотовый телефон. Звонил по нему только в Питере, а потом у меня кончились деньги, и в Праге я уже по нему не звонил. Но уже в первый день, в гостинице оператор «Би лайн» прислал мне СМС: «Желаем хорошо провести время в Чехии», и переключил меня на местного оператора. И, вот, когда мы сегодня ехали на юг Чехии, мой сотовый телефон отмечал все города и поселки, по которым мы проезжали. Почти весь анабазис Швейка, если кто помнит и знает эту историю. Вот эти города: Противин, Водняны, Писек, Глубокая над Влтавой (Чешские Будейовицы он не отметил, но лишь потому, я думаю, что мы проезжали не по городу, а лишь по его окрестностям). Нечего было и думать, фотографировать эти населенные пункты на ходу. Лишь город Писек удалось сфотографировать, и только потому, что автобус остановился на заправочной станции. Город остался в стороне, но мы очень хорошо получились на его фоне.

На фоне ресторана "Швейк". Крумлов

Наконец мы приехали в Чешский Крумлов, где я почти сразу натолкнулся на ресторан «У Швейка». Не помню уже, где-то я читал, но, кажется, именно Чешский Крумлов считается тем самым городом, где очень любят Швейка и все, что с ним связано, в отличие от Праги. Но в столицах люди обычно более чопорны и спесивы. По Москве хотя бы посудить.

Вид с замка. Крумлов

О том, что было в Чешском Крумлове, я расскажу завтра. Спать после такого насыщенного дня очень хочется.

2. 08. 07. 8.00. утра.

Мы спускались по ступеням тесной улочки, гляжу – голова улыбающегося Швейка. Прямо на крутой тесной лестнице вход в ресторан. Хочешь, – проходи мимо, хочешь, – заходи в ресторан, потому что народ идет сплошным потоком, и трудно остановиться. Но мы все же остановились, и смогли все сфотографировать. И снаружи, и внутри. В помещение находился витраж с иллюстрации Лады. Те, кто внимательно читали роман Гашека, знают, что солдат Тоноуш Балоун, – мельник из-под Чешского Крумлова. На витраже был изображен именно он, вместе со Швейком и поваром Юрайдой.

В связи с этим вспомнил, что позавчера, перед тем, как зайти к Михалу, мы зашли в ресторан «У Чаши», – официальное, так скажем, заведение Топфера и его брата. Пока я выбирал из выставленных в витрине сувениров, а там были фигурки Швейка, посуда с эмблемой ресторана, – тот же Швейк, только идущий, майки с той же эмблемой и прочее, Игорь успел сфотографировать интерьер ресторана. Потом мы с ним купили по майки со Швейком, а я еще и маленькую тарелочку и спички. Но вернемся в Чешский Крумлов.

Пока не будем возвращаться в Чешский Крумлов. Опишу, что было сегодня с утра. Ни в какую Липницу мы не попали. И хоть в компьютере расписание показывало в Липницу автобусы и на 10 часов, и на 11, в окошке недовольный дядька давал информацию, что билеты на Липницу имеются только на 14.25, как и два года назад. Не знаю, когда теперь, и вообще сможем ли мы когда-нибудь туда попасть. Туристов туда не возят, хотя там есть свой замок, наверно не хуже других. Я естественно расстроился.

На автобусной станции Флоренс я встретил парня, с которым я курил в тамбуре поезда «Москва-Прага». Он сегодня с женой собрался в Чешский Крумлов, но туда, не в пример Липницы, едут все, и проблем с билетами нет никаких. Им поездка обошлась дешевле, поскольку мы ездили с гидом – экскурсия называется.

Парня звали Сергеем. Так, во всяком случае, называла его жена. Как и тогда, в тамбуре, разговора нашлось очень много. Мы обсудили разные вопросы, и, кроме всего прочего, Сергей рассказал, что вчера на Прокоповой улице в районе Жижков, он с женой видел интересный памятник Гашеку. Подошел Игорь и сказал, что с Липницей ничего не получается. Сергей с женой спешили на автобус, и мы с ними попрощались. А к памятнику решили обязательно сходить, но после. А пока поехали на Вышеград. Выйдя из метро, я увидел указатель: «Панкрац», и пропел: «На Панкраце, на стране, есть веселая аллея». А с Липницей получилось так, что если бы мы поехали в 14.25, то попали бы туда часов в пять вечера, когда все музеи уже закрыты. А обратный автобус в тот же день уезжает в Прагу в шестом часу. Чтобы все посмотреть, нам надо было бы оставаться там на ночь. Эх, надо было рискнуть…

Однако вернемся во вчерашний день, в Чешский Крумлов.

В Крумлове ходить особенно не куда. Весь городок, который, кстати, охраняется ЮНЕСКО, небольшой. За два часа, что нам дали свободного времени, мы обошли его весь, а некоторые места еще на два раза. Огромный замок на горе и маленький городок у его подножия, напичканный ресторанами и лавочками с сувенирами. Разросшаяся в несколько раз золотая улочка в Праге, вот что есть Чешский Крумлов. Вот и все. Конечно архитектура в Чехии очень красивая. Мне и сейчас, стоит только закрыть глаза, видятся города под красными черепичными крышами. А какие интерьеры замков – замка Глубокая над Влтавой, например.

В Прагу мы вернулись в 21.00. Было уже темно. Мы купили в «Делвите» – супермаркете, еды, и поехали в гостиницу. В первой книге о нашем путешествии в Прагу, поездку во «Франту» я называл поездкой домой. Видимо, «Франта» действительно ощущалась как дом. С «Прага Аппартаментс» такое сказать, язык не поворачивается. Здесь это – «гостиница» – холодное, казенное слово.

Сегодня, после встречи с Сергеем и его женой, мы поехали на Вышеград. Липницу заменить Вышеградом, не очень-то равноценная замена, но у нас получился как бы провал, пустой день, а, если учесть, что дней в Праге у нас не так уж много, надо использовать каждую минуту по максимуму.

Зашли на кладбище, где лежат знаменитости. Фотографировали могилы писателей Карела Чапека, Святоплука Чеха, композитора Антонина Дворжака. Я еще нашел могилу Власты Буриана, режиссера и актера, игравшего в свое время в «Похождениях Швейка» роль трактирщика Паливца и, еще, кажется, доктора Грюнштейна.

Но самое главное, это, как вы помните, в районе Жижков (Прага-3), мы нашли на Прокоповой площади памятник Ярославу Гашеку. И действительно, как сказал нам Сергей, Гашек был на коне. Мы когда на вокзале услышали про коня, подумали, может, Сергей перепутал, и памятник не Гашеку, потому что конь-то уж совсем не к месту, но Сергей не производил впечатления слабоумного, и уж памятник Гашеку не мог спутать ни с каким другим. Мы терялись в догадках. А когда подошли, увидели – действительно, на коне. И еще Сергей сказал, что памятник выглядит несколько издевательским, поскольку, как мы знаем, Гашека в Праге не очень любят. Нам не показалось, что памятник издевательский. Объясню, почему: дело в том, что высоко на горе находился еще один памятник, на этот раз Яну Жижке, одному из предводителей освободительного движения (район, кстати, поэтому называется – Жижков). Он изображен на коне. Если брать эти два памятника вместе, то памятник Гашеку юмористически принижает помпезность первого. Так и стоит, видимо, понимать задумку автора памятника писателю. А то, что поставлен он в Жижкове, тоже есть свое объяснение: в декабре двадцатого года прошлого столетия Гашек вернулся в Чехословакию. Большевики послали его на партийную работу в рабочий город Кладно. Послали, а, скорее всего, хотели просто избавиться от него, – гражданская война была к тому времени закончена, и зачем он был теперь нужен. К тому времени, когда Гашек прибыл на партийную работу в Кладно, там всех коммунистов – кого посадили, кого разогнали, и Гашеку делать стало нечего. Он вернулся домой, и правильно сделал, иначе роман о Швейке мог быть никогда не написан. Друзья нашли ему и его жене Александре Львовой жилье в Жижкове, возле Прокоповой площади, в доме 33 по Ригеровой улице (ныне Борживойова). Там они прожили около года, и именно там Гашеком написана первая часть «Похождений».

Мы сфотографировали памятник со всех сторон и почти счастливые пошли дальше гулять.

К этому же дню относится и наше небольшое путешествие на станцию метро Лужины, не описанное в моем дневнике. Пишу сейчас, в примечаниях. Просто удивительно, что я не отметил этого события сразу. Итак, мы поехали по местам «боевой славы». В отель «Франта». Еще в Кемерово, когда в турагентстве мы заказывали этот отель, нам сказали, что сделают запрос. Сделали запрос, и оказалось, что отель с первого июля закрывается на реконструкцию. Мы удивились: в самый разгар сезона и вдруг – реконструкция, это же сколько хозяева теряют по деньгам! А может, у них что-нибудь там рухнуло, и ремонт просто оказался срочно необходим. Мы вышли на «родной» станции метро, прошли мимо супермаркета «Делвита», мимо школы детского творчества «Дуга», с выставленными в витрине керамическими поделками детей, через мост. К отелю «Франта». Все-таки, кто бы что не говорил, а здесь почему-то мне очень нравится, – место замечательное. Так тихо, спокойно. Если еще когда-нибудь доведется побывать в Праге, а это, по-видимому, пока мы не съездим в Липницу, – обязательно произойдет, я бы хотел останавливаться только во «Франте». Теперь-то уж долго у них ремонта не будет. «Франта» была на месте, но, действительно, на ремонте. Сняли навес во дворе, вывеску на входе, – в общем, как и говорилось, – ремонт или реконструкция, или и то и другое.

На обратном пути мы зашли в «Делвиту». И хоть по Праге супермаркетов с этим названием, по-видимому, очень много, примерно так же, как супермаркетов «Чибис» в Кемерово, наша «Делвита» на станции метро «Лужины» все же лучше всех. 31. 08. 07.

Сегодня, второго августа день рождения Игоря – 44 года, это дата. Сам Игорь говорит, что день рождения у него приходится на такой месяц, что он практически никогда не празднует его дома, – всегда в поездке. Что ж, от всей души поздравляем Игоря с днем рождения в славном городе Прага.

3. 08. 07. 23.50.

До последнего дня нашего пребывания в Праге осталось десять минут, и я записываю о том, что случилось с нами сегодня. Как-то на днях, в два часа по полудню проходя по Карлову мосту, тщетно пробуя сфотографировать Игоря возле памятников, изобилующих на мосту, без народа, я понял, что хорошо бы это сделать как можно раньше утром, когда народу на этом, поистине месте паломничества, будет мало.

Мы подъехали сегодня утром в девять часов. Народ был, но в таком малом количестве, что нам без труда удалось сфотографировать все статуи на мосту так, как нам хотелось.

Потом мы пошли на старое место. По дороге мы фотографировали все, что нам попадалось стоящего. Особенно хорош был храм св. Якоба, – и снаружи, и внутри. По роскоши он не уступал никакому другому храму, но здесь никто не требовал покупать входные билеты, и фотографировать можно без ограничений.

На Староместской площади долго ждали, когда часы пробьют десять, и в окошках появятся фигурки двенадцати апостолов. Кое-каких апостолов Игорю даже удалось сфотографировать.

Зашли еще в храм св. Микулаша на той же площади. В храме все перегорожено.

Затем поехали в зоопарк. Как говорили братья Колобки из знаменитого мультфильма: «В парк! В парк! В зоопарк!» Мы проехали на метро до станции «Надражи Голешовице», а потом на автобусе № 112 до остановки «Замок Троя» или «Зоопарк», там они рядом, через дорогу. Часов в двенадцать дня мы зашли в зоопарк, в 17.30. вышли отсюда. Зоопарк огромный, ходить его, не переходить. Игорь взял бразды правления в свои руки, и только и бегал от вольера к вольеру – фотографировал. Наконец, мы дошли до моих любимых бегемотов. Два года назад бегемотов было двое, а теперь их уже трое. Маленький бегемотик лежал вместе с двумя другими, и все вместе они были похожи на одну большую кучу. Мы походили к бегемотам три раза. В первый раз они лежали все вместе, и трудно было увидеть – кто где, во второй раз они были в бассейне, и их почти не было видно, в третий раз их кормили. Подходя к бегемотам третий раз, мы поняли по огромной возбужденной толпе у вольера, что происходит аттракцион. Служительница зоопарка кормила бегемотов, бросала им яблоки прямо в открытые пасти, и что-то без умолку лопотала на своем языке.

Это отвлеченное примечание. Всем известно, что в Чехии многие слова пишутся как русские, но имеют противоположное значение: «урода» значит «красота», «воня» – хороший запах, а слово «запах», наоборот – плохой. А вот еще одно слово в нашу коллекцию – продуктовые магазины называются «потравины». Мы с Игорем все шутили по этому поводу: «Потравят нас здесь!» Но, конечно, это была шутка, поскольку в Чехии нет традиции травить людей едой, как у нас в России. 2. 09. 07.

В зоопарке мы ходили долго, а затем поехали к «Калику», – к Михалу.

4. 08. 07. 22.30.

Вчера мы пришли к Михалу в седьмом часу вечера. Заказали по кружке пива. В меню нашли «Чешское блюдо» в рубрике «Рекомендуем». Это половинка гуся, большой кусок мяса, белая и красная капуста, кнедлики. Но еще до этого, как только мы переступили порог «У Швейка», Михал радостно нас приветствовал: «Ребята!» В трактире за неделю мы успели посидеть в разных местах. Пока мы пили пиво, Михал принес наш заказ. Спешить было некуда, и мы, как можно дольше хотели продлить удовольствие.

Я все еще пытался поговорить с Михалом о Швейке, о Гашеке, но Михал как-то не особенно охотно говорил об этом. Всегда одно и тоже: Гашека чехи не любят, потому что он был коммунистом. А на мой вопрос о трактирах под именем Швейка, Михал ответил, что в советское время ресторанов «У Швейка» в Чехословакии было открыто очень много, был даже где-то один «У подпоручика Дуба», что ли. Он знает ресторан «У Швейка» в районе Смихов. Мы решили прекратить все разговоры с Михалом о Гашеке и Швейке. Зато на разговоры о чем-то другом, Михал откликался с большим удовольствием.

Это было вчера, а сегодня, в последний день, после всех прогулок и покупок, мы зашли в «Чашу» пообедать и попрощаться. Михал расплылся в улыбке. Вчера, при расставании, он на наше обещание прийти завтра перед отъездом, сказал: «На всякий случай, если не получится заглянуть, попрощаемся». И пожал нам обоим руки. И вот, в последний день мы зашли, да и не могли не зайти в наш любимый ресторанчик.

Сегодня мы ели говядину с грибным соусом по рецепту пани Мюллеровой. Народу было мало, и Михал подсел к нам, – поболтать. Говорили обо всем – о русской бане, о керамике, о зимах в Чехии и России, о литовцах, что приходят по сорок человек, а заказывают десять кружек пива «У меня такой закон, – сказал Михал, – один посетитель – один дринк. Можно заказать любой напиток – пиво, водку, сок. А эти пришли сорок человек. Во-первых, у меня всего тринадцать мест, сорок человек не поместится. Я им говорю, идите в ресторан рядом, там помещение на 280 посадочных мест. Ну, зашли ко мне десять литовцев, остальные остались на улице, – ждать. А эти заказали две кружки пива, и пьют их вдесятером».

Михал снова подсел к нам, усмехаясь. В последнее время у него были нелады с хозяином заведения. Топфер хочет выжить Михала с работы, а его бар закрыть. Может, он так и сделает, может, к тому времени, когда мы снова соберемся в Прагу, Михал уже не будет работать «У Швейка». Сам Михал со смехом рассказал нам как одни посетители в ресторане «У Чаши» подошли к хозяину и спросили: «Где здесь такой ресторанчик «У Михала». Нам, мол, его все друзья рекомендуют». Хозяин аж задохнулся от ярости: «Нет такого ресторана «У Михала»! Нет!»

Мы сегодня сидели у Михала больше двух часов. Это был поистине замечательный прощальный вечер.

Конечно, жалко, если Михал уйдет с работы, а его бар закроют. Люди, действительно, идут ни к «Калику», ни даже к «Швейку», они идут к Михалу, ведь еду можно заказать и в большом ресторане (меню одно). В официальном «Калике» нет той душевной теплоты, – официант принесет тебе заказ, но не будет с тобой рядом, не подсядет к тебе за столик, и не будет обсуждать с тобой разные проблемы, не будет рассказывать о себе, смеяться, шутить. Михал, – он живой, энергичный, эмоциональный. Даже его сменщик, высокий седой мужчина, к которому в свой прошлый приезд нам даже не захотелось заходить, не имеет, мне кажется, и половины того успеха у посетителей, какой имеет Михал.

Мы фотографировались с Михалом, фотографировали помещение на память, и довольные простились с хозяином этого маленького гостеприимного кабачка.

Сейчас я сижу в поезде. Он что-то запаздывает уже минут на сорок. Видимо, Прага нас не хочет отпускать.

Ну, наконец-то поехали. Прощай, Прага!

И тут нам не повезло, как всегда, когда дело касается поездов из Москвы в Прагу и обратно. Сначала все было замечательно: так получилось (в первый раз!), что мы ехали в одном купе, причем по билетам выходило, что в трехместном купе мы должны были ехать вдвоем. Но вот что значит «не везет», и как с этим бороться? Не успели мы порадоваться этим обстоятельствам, как наша гид Наташа Алиева приводит какую-то пассажирку, которая вообще неизвестно откуда взялась, довольно агрессивную, со своими требованиями и амбициями. И конечно, всю поездку до Москвы нам испортила, дура!

Ну да ладно: сейчас немного о подарках и покупках, и лягу спать. Очень удачно все сложилось, – в Смихове, где мы, кстати, нашли тот трактир «У Швейка», о котором упоминал Михал, я купил две книги: первая – рассказы и повесть о Швейке с иллюстрациями какого-то незнакомого, но интересного художника, а вторая книга – та самая – Зденека Кудея «Вдвоем путешествовать хорошо, а втроем – плохо» Год издания – 1927 – это восемьдесят лет назад, с интересными иллюстрациями. Книга, правда, на чешском языке, но зато будет, чем заняться дома. Куплю подробный чешско-русский словарь, и вперед… Замечательно! Такая удача!

В этот же последний день мы нашли книгу для Славки, заказанную им «Алису в стране чудес», как он и просил, на чешском языке. И тоже с интересными иллюстрациями. А ведь до этого момента, мы в каждом магазине спрашивали, есть ли «Алиса»? И нам отвечали: «Нет» Вот так судьба преподносит милые сюрпризы.

На этом мой дневник о путешествиях двух друзей заканчиваются. Потом дома все на компьютере выправлю, если еще что вспомню, добавлю в комментариях.

Мы едем в Москву, а затем в Кемерово! Все!

Еще немного вашего драгоценного внимания: в Москве мы сфотографировали ресторан «У Швейка» на Баррикадной улице, и даже посидели в нем. Но, конечно, эффект уже не тот, что в Праге.

А еще: по приезде домой я узнал, что у нас в Кемерово скоро тоже откроют ресторан «У Швейка». Не пропустить бы открытие.

Ну, теперь, кажется, и правда – ВСЕ!

Кемерово – Москва – Санкт-Петербург – Москва – Прага – Глубокая-Над-Влтавой – Чешский Крумлов – Прага – Москва – Кемерово.

20. 07. 07. – 10. 08. 07.

Annotation

Первая редакция (1929 г.) перевода П. Г. Богатырева.

Сохранена орфография первоисточника за исключением явных опечаток.

Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны

Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны

Часть вторая

На фронте

Глава I

Злоключения Швейка в поезде

В одном из купе второго класса скорого поезда Прага - Чешские Будейовицы ехало трое пассажиров: поручик Лукаш, напротив него пожилой, совершенно лысый господин и наконец Швейк. Последний скромно стоял у двери и почтительно выслушивал очередной поток проклятий из уст поручика, который, невзирая на присутствие лысого штатского, всю дорогу орал на Швейка, что он скотина и тому подобное.

Все дело заключалось в пустяке: в количестве чемоданов, за которыми должен был присматривать Швейк.

- «Чемодан украли!» - громил Швейка поручик. - Как у тебя только язык поворачивается, негодяй, мне об этом докладывать!

Осмелюсь доложить, господин поручик, - тихо ответил Швейк, - его фактически украли. На вокзале всегда болтается много жуликов, и я представляю себе дело так, что одному из них ваш чемодан несомненно понравился, и этот человек несомненно воспользовался моментом, когда я отошел от чемоданов доложить вам, что с нашим багажом все в порядке. Ваш чемодан мог быть украден именно в этот благоприятный момент. За такими моментами они только и охотятся. Два года тому назад на Северо-западном вокзале у одной дамочки украли детскую колясочку вместе с одеяльцем и девочкой, но похитители были настолько благородны, что сдали девочку в полицию, заявив, что нашли ее подкинутой в воротах. Потом газеты превратили бедную дамочку в детоубийцу. - И Швейк с убеждением заключил: - На вокзалах: всегда крали и будут красть, - без этого не обойтись.

Я глубоко убежден, Швейк, - сказал поручик, - что вы кончите плохо. До сих пор не могу себе уяснить, корчите ли вы из себя осла или же уж так ослом и родились. Что было в этом чемодане?

В общем ничего, господин обер-лейтенант, - ответил Швейк, не спуская глаз с голого черепа сидящего напротив господина, который, как казалось, не проявлял никакого интереса ко всему происшествию и читал «Neue Freie Presse». - В чемодане было только зеркало из вашей спальни и вешалка из передней, так что мы, собственно говоря, не потерпели никаких убытков, и то, и другое принадлежало домохозяину…

Поймав предостерегающий жест поручика в сторону соседа, Швейк поправился:

Осмелюсь доложить, господин поручик, о том, что чемодан будет украден, я предварительно ничего не знал, а что касается зеркала и вешалки, то я заявил хозяину, что мы ему все вернем, когда приедем с фронта. Во вражеских землях зеркал и вешалок сколько угодно, так что и в этом случае ни мы, ни домохозяин в убытке не останемся. Как только мы займем какой-нибудь город…

Цыц! - не своим голосом рявкнул поручик. - Я вас под суд отдам! Думайте, что говорите, если у вас в башке есть хоть капля разума. Другой за тысячу лет не мог бы натворить столько глупостей, сколько вы за эти несколько недель, что служите у меня. Надеюсь, что и вы это заметили?

Так точно, господин обер-лейтенант, заметил. У меня, как говорится, очень развиты наблюдательные способности, но когда уже поздно и когда неприятность уже произошла. Мне здорово не везет, все равно как некоему Нехлебе с Неказанки, который ходил каждый вечер в трактир «Сучий лесок». Ну так, тот всегда стремился стать добродетельный и с субботы начать новую жизнь, а на другой день рассказывал: «…Да, скажу я вам, товарищи, а утречком я заметил, что лежу на нарах . И всегда это стрясется с ним беда именно тогда, когда он решит, что пойдет себе тихо и мирно домой, а под конец выясняется, что он сломал где-нибудь забор или выпряг лошадь у извозчика или попробовал прочистить себе трубку пером из султана на каске полицейского. Нехлеба был в отчаянии от своей судьбы, но больше всего его угнетало, что этим отмечен весь его род. Когда его дед отправился в дальний путь…

Оставьте меня в покое с вашими сказками!

Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, все, что я сейчас говорю, - сущая правда. Когда его дед отправился в дальний путь…

Швейк, - разозлился поручик, - еще раз приказываю вам прекратить ваши рассказы. Я не желаю вас слушать! Как только приедем в Будейовицы, я знаю, что я с вами сделаю. Я вас посажу под арест. Слышали?

Никак нет, господин поручик, об этом ничего не слыхал, - мягко сказал Швейк. - Вы до сих пор об этом даже не заикались.

Поручик скрипнул зубами, вздохнул, вынул газету и стал читать сообщения о колоссальных победах и подвигах германской подводной лодки «Е» в Средиземном море. Когда он дошел до сообщения о новом германском изобретении: взрывании городов при помощи специальных бомб, которые сбрасываются с аэропланов и взрываются три раза подряд, - его чтение прервал Швейк, заговоривший с лысым господином:

Простите, сударь, не вы ли агент из банка «Славия», по фамилии Пуркрабек?

Но ввиду того, что лысый господин не удостоил его ответом, Швейк обратился к поручику:

Осмелюсь доложить, господин поручик, я читал однажды в газетах, что у нормального человека должно быть на голове в среднем от шестидесяти до семидесяти тысяч волос и что обыкновенно черные волосы бывают более редкими, на что указывает целый ряд примеров… Один фельдшер, - продолжал он неумолимо, - говорил в кофейне у «Шпирека», что вьшадение волос обусловлено сильным душевным потрясением, пережитым в утробной жизни, в период первых шести недель после зачатия…

Тут произошло нечто ужасное. Лысый господин набросился на Швейка, взвизгнув:

Marsch heraus Sie, Schweinkerl! .

и поддал его ногой так, что Швейк вылетел в коридор. Затем лысый господин вернулся в купе и преподнес поручику небольшой сюрприз: он назвал ему себя.

Швейк, слегка ошибся: лысый субъект не был агентом из банка «Славия» по фамилии Пуркрабек, а был всего-навсего генерал-майор фон Шварцбург. Генерал-майор совершал инспекционную поездку по гарнизонам и в данный момент готовился нагрянуть на Будейовицы.

Это был самый страшный из всех генералов-инспекторов, когда-либо рождавшихся под луной. Найдя где-либо непорядок, он заводил с начальником гарнизона такого рода, разговор:

Револьвер у вас есть?

Карошо. На вашем месте я бы знал, что с ним делать. Это не карнизон, а стадо свиней!

И действительно, то тут, то там, где он проезжал со своей инспекцией, кто-нибудь стрелялся.

В таких случаях генерал фон Шварцбург с удовлетворением констатировал:

Правильно! Это настоящий солдат!

Казалось, что ему было не по сердцу, когда после его ревизии хоть кто-нибудь оставался в живых. Кроме того он страдал манией переводить офицеров на самые скверные места. Достаточно было пустяка, чтобы офицер распрощался со всем гарнизоном и был отправлен на черногорскую границу или к каким-нибудь безнадежным пьяницам в грязную галицийскую дыру.

Господин поручик, - спросил генерал, - в каком военном училище вы обучались?

В пражском.

Итак, вы обучались в военном училище и не знаете, что, во-первых, офицер является ответственным за своего подчиненного? Недурно. Во-вторых, вы обходитесь со своим денщиком словно с приятелем. Допускаете, чтобы он говорил, не будучи спрошен. Еще лучше! В-третьих, вы разрешаете ему оскорблять ваше начальство. Вот это лучше всего! Из всего этого я делаю некоторые выводы… Как ваша фамилия, господин поручик?

Какого полка?

Я служил…

Благодарю вас. Речь идет не о том, где вы служили. Я желаю знать, где вы служите теперь?

В 91-м пехотном полку, господин генерал-майор… Меня перевели…

Вас перевели? И отлично сделали. Вам будет очень невредно вместе с 91-м полком отправиться взглянуть на военные действия.

Приказание об этом мною уже получено, господин генерал-майор.

Тут генерал-майор разразился небольшой лекцией о том, что по его наблюдениям офицеры стали за последнее время говорить с подчиненными в товарищеском тоне и что он в этом видит опасный уклон в сторону развития разного рода демократических принципов. Солдат...

Ярослав Гашек

Бравый солдат Швейк в плену

Рисунки Е. Ведерникова

Вон куда ты забрался, мой бравый солдат Швейк! Имя твое упомянуто в «Народной политике» и других официальных органах с присовокуплением нескольких параграфов уголовного кодекса.

Все тебя знавшие неожиданно прочли: «Императорско-королевский уголовный и дисциплинарный суд 4-го участка в Праге вынес постановление об аресте Йозефа Швейка, сапожника, последнее время проживавшего на Кралевских Виноградах, за переход к неприятелю, государственную измену и подрыв военной мощи государства согласно §§ 183 - 194, ст. 1 334, пункт С и § 327 военного дисциплинарного кодекса».

Как же это ты не поладил с этими цифрами, ты, который хотел служить государю императору «до последней капли крови»?

Бравый солдат Швейк страдал ревматизмом, так что эту главу можно было бы назвать «Война и ревматизм». Война застала Швейка с его славным прошлым в постели. В шкафу висели его старые парадные брюки и фуражка с вылинявшим девизом: «Fur Judische Interesse» - «В интересах евреев» , которую сосед всегда брал у него в долг во время маскарадов и других развлечений, связанных с переодеванием.

Итак, бравый солдат Швейк недавно снял военную форму и открыл маленький обувной магазин на Виноградах, где вел благочестивый образ жизни и где у него регулярно раз в год от ревматизма распухали ноги.

Всякому, кто заходил в его лавку, чтобы починить обувь, бросался в глаза лубочный портрет Франца-Иосифа, висевший как раз напротив двери.

Это висел сам верховный главнокомандующий, глуповато улыбаясь всем Швейковым заказчикам. Это висел тот, кому Швейк хотел служить до последней капли крови и благодаря кому он предстал перед высшей призывной комиссией, поскольку военное начальство представить себе не могло, чтобы, находясь в здравом уме, можно было добровольно жертвовать жизнью за государя императора.

В полковой канцелярии хранился документ № 16112 с заключением высшей призывной комиссии о бравом солдате Швейке.

Его преданность государю императору была расценена как тяжелый психический недуг; при этом комиссия опиралась всецело на заявление штабного врача, который, когда речь зашла о Швейке, сказал служителю: «Позовите этого идиота». Напрасно твердил бравый солдат Швейк, что он не уйдет из армии, что хочет служить. У него обнаружили какой-то особенный выступ на нижней кости лобной пазухи. Когда входивший в состав комиссии майор сказал: «Вы исключительный идиот; наверно, рассчитываете попасть в генеральный штаб», Швейк добродушно спросил: «Вы думаете, господин майор, я один туда попаду?»

За это его посадили на восемь дней в одиночку. Там его три дня забывали кормить. А когда срок, наконец, кончился, Швейка доставили в полковую канцелярию и выдали ему белый билет, где было сказано, что он уволен вчистую по причине идиотизма. Два солдата отвели его опять наверх - за вещами -. и потом вывели из казармы.

У ворот Швейк бросил чемодан на землю и воскликнул:

Я не хочу уходить из армии! Я хочу служить государю императору до последней капли крови.

Провожатые ответили на эти исполненные энтузиазма слова тем, что ткнули его кулаком под ребра и с помощью нескольких казарменных лодырей выволокли за ворота.

Швейк очутился на штатской мостовой. Неужели он больше никогда не услышит, стоя на казарменном дворе, как духовой оркестр разучивает «Gott ег-halte» ? Неужели больше никогда никто не ткнет ему на учебном плацу кулаком в живот и не скажет: «Ешь меня глазами, скотина, ешь меня глазами, а не то я из тебя отбивную котлету сделаю!»?

И неужели поручик Вагенкнехт никогда не скажет ему: «Sie, bohmische Schweinhund mit ihren roten Meerschweinnase» ? Неужели эти чудные времена больше не вернутся?

И бравый солдат Швейк решительно направился к мрачному серому зданию казармы, построенному императором Иосифом II , который смеялся над намерением лихтенштейновских драгун спасти народ при помощи католицизма и в то же время хотел при помощи тех же драгун сделать чешский народ счастливым путем германизации. Чешских солдат во дворе казарм гоняли сквозь строй за то, что они говорили по-чешски, и немецкие капралы старались с помощью зуботычин познакомить чешские горячие головы с некоторыми красотами немецкого стиля, с Exerzierregelями , с nieder, kehrt euch, trotte и т. п. Из этих казарм просачивались наружу, вызывая запросы в парламенте, сведения о частных случаях издевательства над рекрутами. Запросы залеживались в кабинетах военного министерства, а воробьи по-прежнему пачкали стены казарм, причем можно было подумать, что это делает черно-желтый австрийский орел.

Итак, бравый солдат Швейк решительно вернулся обратно под крыло этого орла.

На войне много не поговоришь! Швейка только для приличия спросили, чего ему надо в казармах - ему, человеку штатскому, белобилетнику, и, когда он доложил, что хочет служить государю императору до последней капли крови, его опять выставили за дверь.

Возле казарм всегда стоит полицейский, это вполне естественно. Отчасти это его обязанность, отчасти же его тянет к казармам его прошлое: здесь ему вдолбили в голову понятие долга по отношению к государству, здесь научился он разговаривать на ломаном немецком языке и здесь же что-то австрийское окутало и обволокло вместо фосфора серое вещество его головного мозга.

Я хочу служить государю императору! - закричал Швейк, когда полицейский схватил его за шиворот и повалил на землю. - Хочу служить государю императору!

Не орите, а не то глотку заткну, - посоветовал полицейский.

Придержите язык! Да что это за канитель в конце концов? Арестую вас именем закона.

В участке бравый солдат Швейк сломал стул, а в изоляторе - нары. Полицейский запер его и ушел. Швейк остался в мире и тишине среди четырех голых стен здания уголовного суда, куда его отправили сразу за несколько преступлений.

Прокурор решил сделать из Швейка политического преступника. Прежде всего он стал доказывать, что Швейк кричал что-то о государе императоре в связи со всеобщей воинской повинностью («Я хочу служить государю императору»), чем вызвал скопление народа и шум, так что потребовалось вмешательство полицейского. Выкрики Швейка о государе императоре, хоть обвиняемый и пытался приписать им противоположное, серьезное значение, вызывали общий смех зрителей: значит, Швейк совершил преступление против общественного спокойствия и порядка. По мнению прокурора, Швейк делал это умышленно. «А то, что он, - гласило обвинительное заключение, - оказал сопротивление полицейскому, говорит о том, что арестованный вынашивал преступный замысел, а именно - намеревался учинить бунт. То, что он ломал мебель в изоляторе, также является преступлением: это порча чужого имущества». Казна оценила деревянные нары в двести сорок крон - сумма, за которую можно было бы поставить в изоляторе по меньшей мере кровать красного дерева.

Но тут вмешалась медицинская экспертиза: она опиралась при этом на заключение военной врачебной комиссии, освободившей Швейка от военной службы. Целых два часа шел спор о том, полный идиот Швейк, или только страдает умственным расстройством, или же, возможно, вполне нормален.

Всем известны эти персонажи этих писателей. Они выпуклы, жизненны, нынче сказали бы - "прикольны".
И, конечно, в массовом сознании есть стереотипы отношения к ним.

Швейк - смешной, себе на уме, скорее прикидывающийся дурачком, "включающий дурака" человек "из народа". Он издевается над инператорской фамилией, партиотизмом подданных австро-венгерской империи, войной, тупостью военачальников, причем не только и не столько явно и осознанно, как сознательный "борец с "антинародным режимом", но самим фактом своего существования.
Придумал Швейка, как известно, Ярослав Гашек.
Но массовый читатель не задается вопросами - как это у Гашека получилось - написать антирежимный сатирический роман.

А получилось просто - Гашек был предателем своей страны и своего народа.

Как известно, Гашек воевал вольноопределяющимся в австро-венгерской, имперской армии. То есть был добровольцем. Но не солдатом - образование помогло определиться в "придурки", как точно определил такие типажи советсткий зэковский фольклор.
Воевал Гашек в том же 91-м полку, что и Швейк, и, как и Швейк, недолго. Но в отличие от Швейка, Гашек сначала был награжден медалью (вроде бы по идиотски, случайно), а потом совершенно сознательно совершил "предательство Родины и присяги", добровольно сдавшись в плен.
Надо сказать, что о классовой борьбе речи не шло. Не было речи и о "национально-освободитлеьной борьбе чешского патриота за свободу от гнета австро-венгерской империи" - Гашек был совершенно аполитичным и асоциальным типом.
Ярослав Гашек не только сдался в плен, перейдя линию фронта - он еще и вступил в Чешский легион и воевал против своего бывшего государства.
Дальше - больше. Гашек стал большевистским активистом, вроде даже членом партии, бывал на выступлениях Ленина, встречался со Свердловым (не в роли писателя, а в числе активистов-коммунистов из Чехии).
Странная метаморфоза для асоциального типа, но, может быть, "прозрел".

Потом Гашек доехал с чехами до Сибири, где его карьера активиста закончилась - чехи были мелкобуржуазны и при всей нелюбви к императорам большевиков не любили еще больше. Тем не менее, Гашека не расстреляли, он просто ушел из легиона, а после того, как всех чехов отправили домой - вернулся в Чехию.

Вот тут начинается еще один интересный этап и забавные и непонятные истории - Гашек становится "агентом влияния" коммунистического Интернационала в Чехии. Большевики поручают ему "держать связь с активистами рабочего движения" - он же в совершенстве знал русский язык.
некоторое время Гашек поработал на "миировую революцию", но оказалось, что он - тип все же асоциальный. Он предает и большевиков, шатается по кабакам, пьет.
Примечательно, что в Чехии прекрасно знали о его предательстве и измене. Но репрессий против него не было. Несколько раз его морально потрепали - он еще и двоеженцем был, с сыном встречался тайно, как просто знакомый, вот его и трепали слегка за это - страна то все же была католическая, двоеженство было страшней измены присяге.

Но политических репрессий в Чехии не было, не было даже преследования изменников присяги. Очевидно, что Чехия, получившая к тому времени самостоятельность, измену австрийской присяге преступлением уже не считала.

В результате Гашека уговорили написать цикл рассказов про солдата-идиота, которого он сочинил еще в 1911 году, в возрасте 28-ми лет, доходило до запирания Гашека в комнате, чтобы раз в неделю выходил рассказ. Гашек еле успел вымучать из себя третью часть романа (по книге видно, что она вымученная), быстро написал четвертую, последнюю (она, наоборот, очень торопливо написана, наспех), и умер. Ему было меньше сорока лет - молодой мужик. Отчего умер - осталось непонятно, списали на тиф, который он перенес в России.

Гений Гашека состоял в том, что он написал книгу, в которой четко выразилось истинное отношение населения к умирающей, стоящей на пути буржуазного развития, строго кастовой, империи Габсбургов. Чехи презирали и австрийцев (не народ, а власть), и венгров, которые эту власть почему-то принимали нормально.
Исторически падение австро-венгерсокй империи было абсолютно обосновано - в начале 20-го века построенные при феодализме государства-империи рушились одна за другой. На их месте быстро возникали такие же, но уже реформированные, которые прожили до конца века, после чего стали тоже тормозом (из-за имперской идеологической централизации власти) и тоже распались.

Необходимо отметить, что Гашек был и остается одним из любимых коммунистами "обличителей антинародных режимов".

История Войновича и Чонкина очень похожа.
Разница состоит в том, что Войнович не воевал против СССР с оружием в руках. Войнович не переходил линию фронта, не изменял присяге, не вступал в члены НСДАП. Однако Войнович - враг империи, враг опасный, оцененный и преследовавшийся.

Однако историческая сущность этих двух историй одинакова (таких историй - пруд пруди) - большинство лучших представителей своих культур и обществ были впереди массового сознания и самих государственных систем, закоснелых в своих "вертикалях" и "стабильностях".

И с этих позиций этих империй и их слуг и Гашек, и Войнович, и Чехов, и Толстой, и Чернышевский, Джанатан Свифт, и Рабле - все они считали современные им системы управления плохими. И все эти системы, их современницы - умерли.
Исторически писатели оказались правы - системы отношений и моральные наборы, их современницы, были плохими и умерли.

Поэтому прежде, чем клеймить "изменников" и "критиканов", оцените сам объект критики.

Петр Вайль: "Чонкин". Точнее, "Солдат Иван Чонкин". Собственно, название книги Владимира Войновича полностью таково: "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина". Но вряд ли кто-нибудь, кроме знатоков, вспомнит этот длинный титул. Это важная примета, примета классики. "Гулливер", "Робинзон Крузо", "Швейк" - так, по именам главных героев вошли в сознание и в историю литературы книги с гораздо более длинными заглавиями. Вот и здесь - "Солдат Иван Чонкин" или просто - "Чонкин". Такая честь не часто выпадает автору при жизни. Войнович эту честь заслужил. Продолжает писать, а сегодня участвует в нашей программе. Кроме него - культуролог Наталья Иванова, чешский режиссер Иржи Менцель, снявший фильм по "Чонкину", актер Геннадий Назаров, сыгравший в этой картине главную роль, бард и драматург Юлий Ким, в свое время работавший над инсценировкой романа Войновича для театра.

Наверное, стоит кратко напомнить содержание книги, написанной в 60-е годы, ставшей широко известной в самиздате и на Западе, на родине же напечатанной только в конце 80-х, в перестройку.

Действие развивается перед самой Великой отечественной войной и в ее начале. Непутевого солдата Ивана Чонкина ставят охранять военный самолет, совершивший из-за аварии вынужденную посадку на краю деревни. После этого о самолете и о Чонкине все забывают. А солдат продолжает честно стоять на посту. Но при этом живет своей жизнью. Заводит подругу - почтальоншу Нюрку, выпивает с местными жителями, а когда начинается война, отбивается вовсе не от немцев, а от своих сотрудников госбезопасности, потому что в духе тех лет на него свои же новые знакомые-собутыльники пишут доносы. Разворачивается целая панорама колхозно-воинской жизни вокруг Ивана Чонкина. Он - центр этого дикого, но полноценного мира.

Беседуем с Натальей Ивановой. Сам Чонкин откуда взялся, к чему восходит его характер? Не бывает же ничего без корней.

Наталья Иванова: Конечно, ничего. Если говорить о жизни, то это был период не такой, какой мы сейчас переживаем с нашей армией, когда десять лет идет война в Чечне и неизвестно, когда она закончится. И никто сейчас смеховую вещь о Чеченской войне не напишет. Ко мне много чего приносили, и мы напечатали несколько повестей об этой войне. Но ничего смехового, ни одного анекдота. А вот то был такой короткий период, когда и армия была, с одной стороны, очень сильная, а с другой стороны, достаточно нелепая из-за крестьянства, которое там очень сильно присутствовало, которое никак с военной формой и военным поведением не должно было быть связано. Потом - анекдоты, унаследованные от Великой отечественной войны, связанные с солдатами. Вообще, образ солдата был не только такой, какой воссоздавался на киноэкране, - освободителя всех времен и народов. В народе солдат был фигурой достаточно комической. Солдатика надо было подкормить, ему надо было подсобить, или он сам себе подсоблял. Всегда фигура народная, всегда в фольклоре. А у Войновича собственный опыт. Кстати, в фамилии Войнович тоже солдатик заключен.

Петр Вайль: Военная фамилия Войновича, больше того, мелькает на страницах романа, с которым так часто сравнивают "Чонкина" - "Швейка" Ярослава Гашека. Сам Владимир Войнович узнал об этом гораздо позже, чем написал книгу.

Владимир Войнович: Да, мне один американец написал - знаю ли я, что в "Швейке" упоминается моя фамилия. Мой род из Сербии - Войновичи. В роду было очень много военных. Два русских адмирала, австрийский генерал. Поскольку там не было своего государства, они уходили служить в другие страны.

Наталья Иванова: У него опыт военной жизни, насколько я понимаю, не трагический, не такой голодный, как сейчас у многих солдат. Тогда, несмотря на все недостатки и пороки советской системы, все-так, солдат еще кормили. И поэтому у него Чонкин такой смешной, нелепый.

Владимир Войнович: Я служил с 51-го по 55 год в авиации. Два года за границей и остальное время в России. Всего служил четыре года. До этого с детства в колхозе работал, в ремесленном училище учился, на заводе работал, так что попал в армию не из теплого гнездышка. Более того, с детства все время голодный был, а там немножко отъелся. Но в то же время армейская служба трудная. В школе механиков у нас было сорок минут в день свободного времени. За все четыре года я прочел одну книгу - "Милый друг" Мопассана - и то потому, что сидел на гауптвахте. До армии я обладал способностью к партитурному чтению, всю страницу сразу схватывал и запоминал. Книгу не читал, а листал. А в армии утратил эту способность навсегда. Теперь читаю строчку за строчкой, как большинство людей.

Петр Вайль: Личный военный опыт мне понятен. Я сам отслужил два года срочной службы.

Наталья Иванова: Есть что вспомнить комического?

Петр Вайль: Не то слово. Я попал в армию в 69-м году. В то время городские молодые люди из приличных семей в армию не ходили. Среди моих знакомых я такой один урод оказался. Конечно, страшно горевал. Но потом оказалось, что это почти неиссякаемый источник всяческих забавных историй, воспоминаний, сравнений, масса юмора.

Наталья Иванова: Я думаю, что у Войновича тоже был такой комический опыт.

Петр Вайль: Тем не менее, Войнович написал роман все-таки уникальный. Вы можете вспомнить в русской литературе юмористическое освещение войны? Внутривоенный фольклор - да, конечно, но это дело именно внутреннее. А если это "культурный" комизм, как Козьма Крючков во время Первой мировой войны или Антоша Рыбкин во время Великой отечественной, то - насмешка над врагом и прославление этакого молодца, который одним махом всех побивахом. В конечном счете - полная ерунда. Тогда как во всех других великих литературах есть мощная традиция изображения войны в юмористическом ключе.

Наталья Иванова: В детстве, когда Войнович был на пороге "Чонкина", я смотрела английскую кинокомедию "Мистер Питкин в тылу врага". Это тоже может быть, один из источников "Чонкина" - уморительно смешно.

Петр Вайль: У немцев, у французов это идет со средних веков, к "Швейку" мы еще вернемся. А почему в России никогда война не подавалась с юмором?

Наталья Иванова: Да, пожалуй. Вот только одно могу вспомнить произведение, в котором есть смеховая стихия - конечно же, "Василий Теркин". Одно из самых знаменитых произведений Великой отечественной войны.

Петр Вайль: Чонкин однажды интересным образом пересекся с Теркиным. То есть, конечно, Войнович с Твардовским.

Владимир Войнович: Когда я какие-то главы "Чонкина" показал Твардовскому, ему не понравилось, сказал, что не смешно, не остроумно. Потом добавил, что фамилий таких было очень много - Травкин, Бровкин... Помолчал и говорит: "Теркин...". Я тогда подумал, что, может, он прав, и расстроился. Я считал, что его критика несправедлива, но вот тут, может, прав: что, в самом деле, все эти Травкины, Бровкины, Теркины, Чонкины. Пришел домой и пробовал изменить фамилию. Потратил много времени. Ничего не вышло. Чонкин он Чонкин и есть.

Петр Вайль: А какой он, Чонкин? Вопрос Геннадию Назарову, который сыграл роль солдата Ивана Чонкина в фильме Иржи Менцеля 1993 года.

Геннадий Назаров: Он человек надежный, мне кажется. Неглупый человек. Ему сказали сделать, он пойдет и сделает. Помните рассказ Гайдара "На посту". Вот тут похоже. Он также ведет себя с этим самолетом.

Петр Вайль: Вот как говорит чешский режиссер Иржи Менцель. Иржи Менцель: История Чонкина хоть и немного гиперболизирована, но очень жизненна и человечна. Ее герои, включая отрицательных, люди из мяса и костей. И вся история трогательная. Войнович любит своих героев, как бы живет с ними, срастается, не возносится над ними и не заносится. Не бывает неуважительным. Герои книги о Чонкине, так называемые маленькие люди, но они ни в коем случае не "дно". Это нормальный, обыкновенный народ. Мы все маленькие люди, только кое-кто больше других пытается приподняться на цыпочки, чтобы казаться выше. Нормальный человек не испытывает в этом необходимости.

Петр Вайль: Чонкина можно сравнить только со сказочными персонажами, - считает Геннадий Назаров, - больше не кем.

Геннадий Назаров: Мне кажется, с Иванушкой Дурачком есть сходство. Пойди принеси - пойдет и принесет.

Наталья Иванова: У Войновича такой тип героя - наивного героя-простофили, ближе всего связанного с русским фольклором.

Петр Вайль: Конечно, со сказками. Безусловно, это Емеля.

Наталья Иванова: Это Емеля и весь характер Емели, и внешность Емели. Очень похоже. Может быть, самому Войновичу это и не было ясно, когда он писал, но русская сказка здесь, безусловно, присутствует.

Петр Вайль: То, что сказка, вообще фольклор, сразу приходит в голову при размышлении об образе Чонкина, очень важно. Вероятно, в этом залог его успеха и долгой читательской жизни. Чонкин опирается на народный архетип. А это среди прочего значит, что и его, Чонкина, можно интерпретировать, видоизменять, использовать, как того же Иванушку Дурачка или Емелю. Видеть в нем или его коллизиях свое - раз он народен, значит, принадлежит всем, и все им могут распоряжаться. Такова судьба любых мифологических и вырастающих из мифологии персонажей. Поэт, драматург и бард Юлий Ким когда-то работал над инсценировкой книги Войновича и с полным правом придумал много своего, сохраняя дух оригинала.

Юлий Ким: В отличие от войновичевского, мой Ваня Чонкин такой хозяйственный и домовитый. Он мгновенно этот самолет превратил в избу. Развесил свои портяночки, приспособил одно крыло под стол, другое под крышу. Самолет обкрестьянил так, что он у него стал похож на хату. А, кроме того, по соседству он склеил Нюрку, не расписываясь, женился на ней и придвинул ее хату, благо театр это позволяет, к самолету, и самолет совсем стал похож на целую небольшую деревню. Впоследствии чуть не вся деревня влезла в этот самолет, окружила его, а потом все это взлетело, распевая песни.

Петр Вайль: В кимовском варианте значительно большую роль играет персонаж, который у Войновича занимает немного места - старый еврей. У Менцеля его замечательно играет Зиновий Гердт. У Кима сапожник Мойша беседует с Чонкиным о том, о сем и помогает ему составить докладную начальству.

Юлий Ким: - Я уже вторую неделю охраняю, а паек мне дали на одну. Думаю, напомнить надо, а?

Так напишите им туда, так же можно умереть с голоду!

Да писать-то я не мастер.

Так напишем вместе, я вам помогу. Мы им так напишем, что они там будут рыдать, как коровы перед грозой. Кому пишем?

Пишем. И в ночь, и в дождь, и в снег, и в бурю, другой давно бы лег на печь, а я, как потс, стою...

Как кто?

Как перст, как перст... А я, как перст, стою, дежурю, обороняю вашу вещь. Я понимаю ее цену, всегда на взводе мой боёк, но я прошу: пришлите смену или положенный паёк.

Нет, смену не надо, паёк.

Пишем. Я не прошу: пришлите смену, прошу положенный паёк. Я истощил своих резервов на страже родины родной. Сегодня нет со мной консервов, так что же завтра со страной? Войска воинственных германцев ворвутся, пушками гремя, все потому, майор Румянцев, что вы забыли про меня.

Петр Вайль: Любовная линия у Войновича очень сильна и очень лирична. Надо сказать, что ее бережно сохранил Менцель в своем фильме, где актриса Зоя Буряк в роли Нюрки составляет отличную пару Геннадию Назарову. Так же трогательно отнесся к этой части сюжета Юлий Ким. Нюрка у него не почтальонша, а работает на зооферме. И о своей любви к Ивану поет, ухаживая за быком Васькой.

Юлий Ким:

Нюрка: Уж ты Васенька, мой Васенька,
Чудо-юдо моя масенька,
Моя прорва ненасытная,
А я сено не насыпала,
Не насыпала, зашилася,
Ах, я дура виноватая,
Ума разума лишилася,
Все любовь, любовь проклятая,
Ты поверишь ли, Васенушка,
Прям от солнышка до солнышка,
Чуть подремлет, охолонится,
И опять у нас бессонница,
И слова такие лестные,
И глаза такие честные,
Что прям даже и не верится,
Что это скоро все развеется.

Скотницы: Ох, ты Нюрка, ей весело ,
Чурка-чуркой, а как повезло,
А маво-то деда ёш твою вошь,
Да на это дело не подобьешь.

Петр Вайль: Понятно, что Юлий Ким в этой крестьянской песенке шел за народностью оригинала.

Владимир Войнович: Я надеюсь, что он народный характер. Фигуру солдата, может быть, вообще писатели не зря выбирают. У американцев вот есть роман о солдате "Уловка-22". О том русские сказки. Они у меня тоже были в голове, когда я писал, эти русские сказки о солдатах. По одному замыслу Чонкин должен был стоять на посту всю войну. Приходят немцы, они его атакуют. Он оказывает сопротивление. Они машут рукой: мы его потом возьмем. Потом не до него. И он так стоит на посту и всех как бы побеждает.

Петр Вайль: Пассивный победитель - благородная фигура.

Геннадий Назаров: Там воинского и армейского почти нет. Чонкин копает картошку, моет корову. У него армейского только то, что он должен быстро штаны надеть и шинель.

Петр Вайль: Чонкин тот еще солдат, да?

Геннадий Назаров: Да нет, он нормальный солдат. Там написано, что он малорослый, ну и что? Карапетов тоже в армию брали.

Петр Вайль: Владимир Войнович говорит, что такой незаметный бессменный часовой, как Чонкин - образ, постоянно блуждающий по миру.

Владимир Войнович: Я разные истории слышал. Вот про солдата в Брестской крепости. Там были какие-то подземные клады, про которые все забыли. Уже в 60-х годах сунулись туда и вдруг крик: "Стой, кто идет!?". Часовой, который там еще до войны стоял, его никто не сменил. Потом про какого-то японского самурая где-то на Филиппинах, который не знал, что война кончилась, и воевал чуть ли не до 80-го года. Ему предлагали сдаться, он не сдавался. С ним все-таки вступили в переговоры, и он сказал, что сдастся, только если ему приказ отдаст лично император - и получил такой приказ. Чонкин идет из разных истоков. Сказки про солдат-умельцев, про солдата, который из топора суп варил, это все идет от того, что через солдата легче всего передать народный характер.

Петр Вайль: Во все периоды российской жизни и, в особенности, в советский период российской истории, ощущалось, что - как написано у Льва Лосева - "хорошего - только война". В войну отступало назад все то противное в жизни, что мешало жить в мирное время и кололо глаза.

Наталья Иванова: Оно не просто отступало, были надежды у людей очень большие. Пастернак в "Докторе Живаго" пишет о том, как после войны казалось, что люди вздохнут полной грудью, что будет отменена значительная часть жестких установлений советской власти, в том числе прикрепленность к колхозам. Ничего этого не произошло. Последовали известные кампании, интеллигенцию немедленно посадили в карцер постановлениями о журналах "Звезда" и "Ленинград", о Зощенко и Ахматовой. Что касается народа, то это новый голод и закрепление в колхозах, дело врачей, космополиты и так далее.

Петр Вайль: Обсуждая героя писателя Владимира Войновича, невозможно не перейти к более широким темам. Прежде всего, к войне в сознании и литературе советского и российского общества вообще. Российская мирная жизнь всегда была не очень веселой и довольно бедной. И поэтому когда в войну это все отступало на второй план, оставалось некое единение, окопное братство, чистота идеи, когда вот здесь враг, а здесь друг, когда снимались все противоречия. Именно поэтому война нагружалась особой чистотой и красотой. Война представлялась таким очищающим пламенем, что говорить о ней с усмешкой вроде как было и неприлично.

Наталья Иванова: За исключением частушек военного времени. Фольклор был колоссальный.

Петр Вайль: Вспоминаю, в 70-е годы появились фильмы такого "легкомысленного" рода. В частности, фильм по сценарию Окуджавы "Женя, Женечка и Катюша". Как на него обрушились! И не то что Политбюро, а общественность. Что это за хиханьки? Обрушились, естественно, и на Войновича.

Владимир Войнович: Когда Чонкин вышел, самым заметным было письмо генералов героев Советского Союза. Они писали, что я дезертир, что я сбежал, что я сотрудник западногерманского журнала "Ардис". А "Ардис" - это американское издательство. Проклинали меня, что я смеюсь над горем народа.

Петр Вайль: Все-таки отношение к войне и к армии сильно изменилось во всем мире за последние десятилетия. В России тоже. Хотя существенная часть российского общества все еще пребывает в том средневековом сознании, что великая держава не та, которая способна создать хорошую жизнь своим, а та, которая способна держать в страхе чужих. Однако молодые поколения уже смотрят на все по-иному, чем их отцы и деды.

Геннадий Назаров: Я не знаю, как к армии относиться. Она же нужна. Пока мира нет, нужны какие-то войска. Но в этом есть какой-то абсурд, особенно сейчас. Страшно же, когда сидят сорокалетние мужики и что-то обсуждают, а парни, которым 18 лет, идут воевать. Я этого не могу понять. То, что это воспитывает какие-то мужские качества, наверное, да. Я в армии не служил. В чем-то это, наверное, полезно, если эта служба не связана с совсем уж бедой. С другой стороны, чушь какая-то. В 18 лет с психикой людей ведь что-то происходит, когда они воюют. Я уже не говорю о здоровье. Мне кажется, что должны быть специальные войска из тех, кто сознательно готов это делать.

Наталья Иванова: У нас же вообще война это святое, поэтому стереоскопического отношения к войне, к сожалению, нет. У нас нет и точного отображения смеховой и трагической стихии вместе.

Петр Вайль: Я уверен, что именно потому, что нет юмористического отражения войны, и не написан настоящий большой серьезный роман о войне до сих пор.

Наталья Иванова: У Астафьева в некоторых его вещах позднего периода, в повестях, связанных с солдатом, это появляется.

Петр Вайль: Но фрагментами. Фрагментами есть и у Владимова, и Василя Быкова. Но вот вы специалист. К вам придет какой-нибудь австралиец и скажет: "Какую мне основополагающую книжку прочитать о войне?". Нечего сказать. Нет такой книги. Нет великого романа о великой войне. Я убежден: потому, что смеховая часть была из этой темы изъята.

Наталья Иванова: В этом и заключается большая роль Войновича в русской литературе. Он эту смеховую стихию внес. Табу нарушил. Именно за это его так и преследовали. Эти письма генералов, обсуждения на круглых столах - травля Войновича. До сих пор при слове "Чонкин" бьют копытом.

Владимир Войнович: Иногда чуть ли не драться лезли. Я уж не говорю о том, что было в советское время, когда обнаружилось, что есть такая вещь. Мне некоторые говорили, что меня за этот роман надо расстрелять. В Союзе писателей был секретарь Союза и одновременно генерал-лейтенант КГБ Виктор Николаевич Ильин, который как-то, когда никого не было, зазвал меня в угол и, скрываясь от возможных микрофонов, он их тоже боялся, говорит: "Владимир Николаевич, скажите честно, между нами, неужели вы думаете, что "Чонкина" когда-нибудь у нас напечатают?" Я говорю: "Виктор Николаевич, я не думаю, а я просто знаю, что его напечатают". Он говорит: "Ну, вы самонадеянный". Я говорю: "Это не я, а вы самонадеянный. Вы думаете, что вы управляете временем. А вы им не управляете, и я вам скажу: дело в том, что все запрещенные книги, все до единой, какие были в мире, всегда обязательно доживали до того, как их разрешали. И тогда они становились в соревнование с другими книгами. Но пока книга запрещена, она лежит, как в морозильнике". Потом мне рассказывали, что в 88-м году, когда "Чонкина" начали печатать в "Юности", Ильин пришел в редакцию. Он писал мемуары, был уже старенький, сидел в коридоре журнала "Юность", мимо него бегали с бумагами какие-то люди. Он говорит: "Что за суматоха?" - "Да верстка романа, надо срочно" - "А что за роман?" - "Чонкин". И он схватился за голову.

Петр Вайль: Какой блистательный ответ: "Это вы самонадеянный, думаете, что управляете временем". Да, временем если кто и управляет, то художники и их герои. В том числе и такие неказистые во всех отношениях, как Иван Чонкин. А Чонкин, по вашему наблюдению, это жизненный образ?

Наталья Иванова: Я думаю, очень. Войнович и сделал его таким ушастым, нелепым и смешным, с его оговорками, с его нелепой любовью. Ощущение такое, что каждый из нас в жизни этого Чонкина видел. Я думаю, не только у нас. Один английский профессор рассказывал мне, как ехал в автобусе на самом севере Шотландии, читал Войновича и хохотал в голос. Это такая книга, близкая к ряду великих смеховых вещей в мировой литературе. И к "Дон Кихоту", и к "Гаргантюа и Пантагрюэлю".

Владимир Войнович: Очень приняли "Чонкина" в Америке, в Германии, но больше всего в Югославии. Там, я бы сказал, был некий культ "Чонкина". Когда я приехал туда в первый раз в 89-м году, там "Чонкина" читали все. Видно, сербам близок по характеру сам герой. Так что в некоторых странах его восприняли, как своего.

Петр Вайль: Очень любопытно, как узнал о "Чонкине" будущий исполнитель этой роли Геннадий Назаров.

Геннадий Назаров: Еще до всяких разговоров о кино, помню, жена читала и говорила, что это роль для меня. Это был 91-й год. Она смеялась, что это про меня написано.

Петр Вайль: То есть жена опознала в Геннадии "Чонкина". Задолго до того, как его увидел в нем режиссер. Хотя или как раз отчасти потому, что в армии Назаров не служил, солдатом не был.

Геннадий Назаров: Я в детстве очень увлекался армией, с исторической точки зрения. Меня поразила панорама Бородинской битвы, и я солдатиков рисовал. На самом деле это все по-другому. В галерее на Солянке - фотовыставка о Первой мировой. Видишь, что ничего не меняется, такие же ребятишки молодые идут воевать. Вообще это все ужасно. Сейчас телевизор посмотришь - Чечня, Ирак, Израиль. Непонятно, что люди хотят. Я этого не понимаю. Все это ужасно. И так на земле столько проблем. Вообще в войне есть абсурд. Собрались толпой, пошли в соседний двор, порубили всех, пожгли, дань собрали, приехали домой. А тех тоже гордость заела, и они тоже пошли. И так бесконечно.

Петр Вайль: Трагическая нелепость войны. Где это выражено сильнее, чем в гашековском "Швейке"? Обстоятельный разговор о нем, сравнение с ним неизбежно.

Геннадий Назаров: Мне Иржи Менцель все время говорил, что это наш русский "Швейк". Но, по-моему, это не "Швейк". Юмор другой. В "Швейке" более злой юмор, более немецкий, циничный. А у Чонкина достаточно простодушный и не злой. И сам Швейк совсем другой, он линял от всего, а Чонкин не линяет.

Петр Вайль: Чех Менцель скорее отталкивался от чеха Швейка.

Иржи Менцель: Сценарист Сверак внес иронию и суховатый юмор, в остальном мы старались сохранить все, что было в книге. Чтобы это был русский фильм, а не фильм на тему, как чехи представляют себе русских. Этого я не хотел, как не хотел карикатуры. Комедия же всегда соблазняет скатиться к карикатуре. А я хотел, чтобы зрители могли отождествить себя с нашими героями. Все, кто читал книгу Войновича, говорили мне, что это русский "Швейк" или советский "Швейк". Но это поверхностное суждение. Хотя Чонкин тоже солдат с особой судьбой, которая может быть и напоминает судьбу Швейка в австро-венгерской армии во время войны, но все-таки история Чонкина, его любовь к девушке - нечто совершенно иное. Главное то, что книга не сатира. Я не люблю сатиру. Я уважаю Гашека, это большая литература. Но Гашек не любит людей. А Войнович скорее писатель рода Чапека, он умеет писать о людях с пониманием. Даже об отрицательных героях, всех этих НКВДшниках, которых видит насквозь. Гашек же на героя и его перипетии глядит со стороны, сверху. Поэтому я никогда не хотел и не хочу экранизировать Гашека. Гашек смотрит на своих героев незаинтересованно. Это мне не нравится. Кроме того, "Швейк" сослужил плохую службу моему народу. Он прививает людям цинизм и трусость. Это мне тоже не нравится.

Владимир Войнович: Мне всегда была интересна литература, где герой плут. Я в детстве очень любил Тиля Уленшпигеля, Дон Кихота, Швейка, Теркина. Чонкин от них ото всех отличается. Часто Чонкина сравнивают со Швейком, а они совершенно разные. Швейк - активный герой. Он активный плут, который торгует собаками, жульничает, симулирует. А Чонкин - пассивная фигура. Он, как Черномырдин, все хочет сделать как лучше, а получается как всегда. Но не он виноват, когда получается как всегда. Виноваты обстоятельства. Ему дают задания, которые физически выполнить невозможно, хотя он старается. Простодушный и наивный, он все воспринимает буквально, и оказывается, что это абсурд.

Наталья Иванова: Это герой-простофиля. Совершенно другой тип героя. "Швейк" - очень большая книга, я его совершенно не исключаю из всего общего ряда. Просто я совершенно исключаю, что Войнович повторил "Швейка".

Петр Вайль: Говорят, что яркий герой всегда во многом сам автор.

Владимир Войнович: Как сказал Флобер, "Эмма - это я", так в некоторой степени, конечно, какие-то свои черты я дал и преувеличил. Например, лукавство - авторское, не его лукавство.

Петр Вайль: Мы уже в своей вовсе не академической программе перебрали множество возможных источников солдата Ивана Чонкина. И все источники правдоподобные. Более того, наверняка принявшие участие в его появлении. Вот из этого многоголосья появился герой, который произвел такое сильное и необычное впечатление.

Наталья Иванова: "Чонкина" я в первый раз прочитала уже во времена перестройки, но не тогда, когда он печатался в "Юности", а в рукописи. Но это было, наверное, в 87-м году, тогда, когда я сама пыталась кое-что напечатать и что-то напечатала. Я его прочитала на фоне вещей чрезвычайно серьезных, глубоких: "Жизнь и судьба" Гроссмана, "Чевенгур", "Котлован" платоновские, роман Домбровского "Факультет ненужных вещей". И вот когда я на этом фоне прочитала "Чонкина", была совершенно счастлива, потому что уникальная смеховая стихия на фоне трагической литературы очень выделялась.

Петр Вайль: В этой смеховой мешанине ощущалась настоящая правда.

Геннадий Назаров: Когда фильм вышел на экраны, его в Питере запретили, потому что многие ветераны обиделись. Хотя мой знакомый танкист-фронтовик Федор Федорович Калашников безумно любит "Чонкина". Он даже пытается писать продолжение. Говорит, что все правда, все так и было. Помню, в больнице познакомился еще с одним стариком-танкистом. Он мне рассказывал про Сталинград какие-то поразивши меня мелочи. Как они какую-то церковь нашли, а там целый склад еды и водки, приготовленный немцами, как они там напились, трое суток сидели, к ним приехали политработники, кричали на них, а они сказали, что пока не наедятся, не выйдут. Это жизнь и есть, абсурд такой. Это же наш жанр - взять хоть пьесы Чехова. В себе его потсоянно замечаешь, этот абсурд.

Петр Вайль: Простодушным абсурдом жизни поразил Чонкин читателей, подзабывших о такой литературе.

Наталья Иванов: По жанру "Чонкин" очень выделяется из того, что рядом с ним было напечатано во второй половине 80-х. Что касается того, когда это было создано, в 60-е, не забудем, что то было время разгула смеховой стихии. Я даже книжку свою об Искандере назвала "Смех против страха". "Созвездие Козлотура" Искандера, ранний Аксенов, весь журнал "Юность" того времени - море разливанное смеха. Конечно, этот смех пытались как-то вывести из общего читательского внимания на 16-ю полосу "Литературной газеты", но тем не менее и там - Евгений Сазонов, карикатуры Пескова, Горин, Арканов. "Чонкин" вырос оттуда. Конечно, Войнович уникальный художник и вещь сама по себе уникальная, но начата она была вот этой заразой смеховой стихии 60-х годов.

Петр Вайль: Говоря о сильно написанном, запоминающимся, жизнестойком герое, всегда соблазнительно задать вопрос: какова была бы его судьба сегодня?

Владимир Войнович: Нельзя представить себе Швейка в современной чешской армии. Какой-то другой должен быть герой. Все-таки на образе героя сказывается конкретное время. Мне предлагали написать Чонкина в Афганистане, в Чечне. За меня некоторые, кстати, писали.

Наталья Иванова: Чонкину противопоказана серийность. Это книга настолько отдельная, что ее тиражирование против самой книги и самого героя.

Петр Вайль: Может дело в том, что "Чонкин" у Войновича возник из самой гущи его жизни, конкретного места и конкретного времени?

Владимир Войнович: Этот образ у меня никогда бы не мог возникнуть, если бы я не работал в колхозе и не служил в армии. А конкретный поволд случился так. Летом 58-м года я, еще недавний москвич, в ожидании автобуса решил выпить газированной воды. Женщины, торговавшие газированной водой, между собой разговаривали. Одна рассказывала, что у нее есть сын, ему 14 лет, хулиганит, уж были два привода в милицию. Ее не слушается, а отец погиб во время войны, он был полковник. Я посчитал, отнял 14 от 58, понял, что все она врет. Я видел много таких женщин, у которых были такие мужья полковники.

В то время я писал стихи и очень хотел писать прозу, но проза у меня совершенно не получалась. И тут мне показалось - вот! И я быстро написал рассказ, он назывался "Вдова полковника". Рассказ был о женщине, которая жила в колхозе, а рядом была воинская часть, она пошла туда на танцы, встретила кого-то солдата, привела к себе домой, они переночевали, а утром в 4 часа засвистела сирена, началась война, и больше она его никогда не видела. Она была почтальоном, сама стала писать себе письма от его имени, в этих письмах награждала его орденами, званиями и в конце войны он стал у нее полковником, Героем Советского Союза. Она эти письма читала односельчанам, им очень нравилось. Я написал, потом стал думать, что этого мало. Решил написать второй рассказ о том, кем он на самом деле был, этот полковник воображаемый. Но образа не было. Для меня важно, чтобы я видел этого человека как живого перед собой.

Петр Вайль: По существующему в литературе закону обратного повествования, сейчас, под конец передачи, мы узнаем, что Иван Чонкин жил на свете. То есть реальный Иван Чонкин, которого если и не знал, то, по крайней мере, видел Владимир Войнович. Видел, вспомнил и обессмертил.

Владимир Войнович: И вдруг я однажды вспомнил летний день в 52-м году в военном городке в Польше, где я служил, увидел, что вдоль плаца идет лошадь, тащит телегу, а в телеге никого нет. Удивился, а потом посмотрел под телегу и увидел, что там лежит солдат. Зацепился ногой за вожжу и лежит между колесами. Лошадь его тащит, а он мордой трется о булыжник и не проявляет никаких признаков борьбы. На другой день я стоял там же, увидел ту же лошадь и того же солдата. Но теперь он сидел на облучке, лихой и нелепый. Я спросил приятеля, кто это такой, а он говорит: "Да это же Чонкин". Командир роты майор Догадкин, когда на меня сердился, топал ногами и кричал: "Я тебя на конюшню отправлю вместо Чонкина". Потому что самого Чонкина уже как-то очень нелепо убили на охоте. Когда я вспомнил все это, понял: образ готов, надо писать.

Петр Вайль: Обормот Чонкин несуразно исчез с лица земли, и не только майор Догадкин, но и рядовой Войнович в то время не могли догадываться о том, что он станет одним из любимейших героев нашей словесности.

Наталья Иванова: Что замечательно и что выделяет Войновича - жизнеутверждающая стихия. Это есть и в других его произведениях - в "Путем взаимной переписки", в "Шапке". Если взять каплю крови Войновича на анализ, то он покажет жизнеутверждение, а не жизнеотрицание. Поэтому это никакая не сатира. Это просто большая литература смеховой стихии.